Погода
О том, каково женщине, еще вчера наделенной властью и обладающей состоянием, провести два с лишним года в камере СИЗО, в эксклюзивном интервью рассказала бывшая подследственная, мэр Листвянки Татьяна Казакова. Подробности ареста в аэропорту, первая ночь в СИЗО, допросы и три дня на этапе — недаром говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.
Арест и первый допрос
«В тот день, когда я прилетела с делегацией из Китая, я прошла таможню, меня встретила Ольга (дочь), мы уже вышли из здания аэропорта и пошли к машине, когда нас догнали два сотрудника ФСБ. На ходу достают свои удостоверения и кричат, что я должна с ними проехать. Я сказала: «Дайте мне повестку, я съезжу домой, помоюсь, переоденусь, оставлю сумки и приеду куда надо».
Нет, они взяли меня под руки, опять завели в здание аэровокзала, только уже через служебный вход, оттуда вывели на взлетную полосу, где нас уже поджидал микроавтобус. У меня сразу же забрали телефон и повезли в Управление ФСБ на Литвинова. Я спрашиваю у них: «Что случилось?» В ответ: «Мы не обязаны вам ничего отвечать, молчите».
Следователь Шептунов в Управлении ФСБ пытался задавать мне какие-то вопросы. Я сразу ответила, что без адвоката отвечать не буду. Попросила у них телефон позвонить маме и Диме (мужу), рассказать, что случилось. По закону я имею право на звонок. Ничего мне не дали. Только через пару часов появился адвокат. Все вопросы следователя касались теплотрассы в поселке Листвянка. Я, ничего не скрывая, рассказала, что мы сделали фирме «Коммунальщик» предоплату в 30% за работы, но зимой, во время отопительного сезона, никто ничего делать не будет, все работы пройдут летом. А конкурс мы провели еще летом 2007 года.
Мне говорят, что, мол, деньги вы присвоили. А документов никаких не предъявляют. Смешно. Я в Листвянку вложила больше тридцати миллионов рублей из своего кармана. Ну тогда я и вообще перестала отвечать на все вопросы. Показывайте подлинники документов, тогда я каждый из них прокомментирую и дам свои пояснения. Причем я точно знала, что с документами у нас все в порядке. В 2007 году, где-то за полгода до этих событий, у нас в поселке были выборы, и контрольно-счетная палата совместно с прокуратурой проверила детально все расходы. У меня даже бухгалтеры работали из-за этого в большом зале, поскольку все документы были разложены на огромном круглом столе, чтобы проверяющие в любой момент могли посмотреть или скопировать нужную им бумагу. Так что на первом допросе на этом все закончилось.
Решение об аресте
Мне вообще за время следствия не показали ни одного документа. Я увидела их только тогда, когда стала знакомиться с уже завершенным делом, выполняя 201-ю статью Уголовно-процессуального кодекса. Меня увезли в ИВС где-то в начале первого ночи. Во второй день все продолжилось точно так же. Никаких ответов от меня они не получили, потому что никаких документов мне не предъявляли. И на третий день, часов в 11 утра, меня повезли в Кировский суд получать санкцию на арест. Больше трех суток без санкции судьи держать человека за решеткой нельзя. В суде я с удивлением узнала, что, оказывается, мне «присылали» повестку, я по повестке не пришла, и поэтому меня надо арестовать. И показали судье Алехиной повестку якобы с моей подписью.
Я сразу заявила — подпись не моя. И повестку я никак не могла получить, потому что вышла из здания аэропорта без двадцати пять, а уже без пятнадцати пять меня задержали. А до этого я десять дней была в командировке в Китае. Выступили мои адвокаты, судья их выслушала, объявила перерыв и сразу же ушла в совещательную комнату. За ней прошли сотрудники ФСБ. Мои адвокаты встали у дверей и ждали несколько часов, пока, видимо, судью окончательно не «убедят» принять решение. Видимо, Алехина тоже говорила им, что не за что меня арестовывать. На допросы я приходить не отказывалась, из зарубежной командировки вернулась назад, а не осталась за границей. За время рассмотрения санкции на арест мне два раза вызывали скорую. Врачи подтвердили, что у меня высокое давление, настаивали на госпитализации. Но сотрудники ФСБ отказали, сказали врачам, чтобы ставили уколы прямо в суде.
Первая ночь в СИЗО
«В СИЗО меня привезли уже около часа ночи. Хотя по распорядку СИЗО принимает арестованных только до семи вечера. Меня повели в корпус, где собирались разместить. Я вижу двери, двери, двери... Все без замков, только с наружными запорами. И вдруг дверь в середине корпуса, на которой сразу три замка. Два на двери и еще один на кормушке, через которую передают еду. Я захожу.
В камере две двухъярусные кровати, с одной стороны две полки навесные, с другой — шкаф под одежду какой-то разбитый. И на нем грязь такая, сажа, как будто он год простоял на улице. На кроватях — грязные матрасы, и сидят две девки. Одна сто шестьдесят килограммов, другая сто при росте в метр пятьдесят. Ну сидят, может, не совсем так, как Леонов в фильме «Джентльмены удачи», им комплекция не позволяет. Но тоже в довольно необычных позах. Дверь за мной захлопнулась. Я смотрю на них и говорю: «Здравствуйте, я Татьяна Казакова, глава администрации Листвянского муниципального образования». Вы бы видели их глаза в тот момент. Они сами потом вспоминали и хохотали. Думали, что я с ума сошла. Я посмотрела вокруг и говорю им: «А что это у вас такой бардак, что за грязь вокруг? Я сейчас пойду помоюсь, а потом принесу горячей воды, и мы устроим здесь генеральную уборку. Потом уже спать будем».
У женщин — столбняк. Я развернулась и стала долбить в железную дверь металлической ручкой. Подходит дежурная: «Чего надо?» Я говорю: «Вы обязаны отвести меня в баню». В ответ: «Откуда вы знаете, чего мы вам обязаны?» — «Вызывайте свое руководство, пусть оно ведет, если вы не знаете». Она ушла, а я продолжаю долбить по двери. Через какое-то время приходит ДПНСИ — дежурный помощник начальника следственного изолятора. Открывает все замки и выводит меня. Я беру с собой металлический бак и говорю девкам, что вернусь назад с горячей водой. Будем мыть. Так что ждите меня и не ложитесь спать. Я вернулась из бани, помылась, принесла горячей воды. Говорю девчонкам: «Давайте, одна шкаф моет, другая полы. Что расселись!»
Понимания в глазах не вижу. Тогда я вижу на столе спички. Спички в камере — вещь, которая бывает далеко не всегда. Я смахиваю их на пол и говорю соседке, чтобы собирала, а то курить сегодня больше не будешь. Заодно и пол помоешь. Ну и все. Она на коленки, собирает, моет. Я тоже с ними работаю. Через час мы все помыли. Там камера-то всего двенадцать квадратов. Выдраили до блеска. Сели. Говорю, теперь есть будем. А есть-то почти нечего. У меня с собой было шесть карамелек «Дружок» в кармане куртки — мне адвокаты положили во время суда, и два бутерброда с семгой. А что у вас есть, спрашиваю? Вытаскивайте все. «А у нас, — отвечают, — ничего нет. 28 марта в пять вечера нас вывели из женского корпуса, из разных камер, и сказали, что ведут в карцер. А когда ведут в карцер, вещи брать с собой не разрешают. Вот так мы три дня и сидим».
И тут я начинаю понимать, что 28 марта, как раз в пять часов, меня еще только задержали в аэропорту. Но, видимо, уже тогда знали, что любыми правдами или неправдами меня в СИЗО закроют, и камеру решили подготовить еще тогда. Я так предполагаю, что девчонок посадили меня разрабатывать, вещи проверять и все такое. Но, наверное, опыта у них оказалось маловато. Одной 25 лет, она попала в СИЗО по 162-й статье «Разбой». В Иркутске II на таджиков напали, избили. Причем не она сама нападала, а ее молодой человек, а она при этом присутствовала и вроде бы принимала участие в этих разборках. А другая наркотиками торговала в Иркутске II. Вот и все. Я говорю: если вы уже тут со всеми перезнакомились, лезьте в окно и просите что-нибудь пожрать. Время два часа ночи, они полезли и кричат: «Мужики, дайте что-нибудь! У нас главу администрации Листвянки привезли».
А в корпусе напротив сидел мужик с Листвянки — сын учительницы из нашей школы. Он закричал: «А кого привезли с Листвянки? Я Галины Георгиевны сын». Я в ответ: «А я Татьяна Васильевна Казакова». Когда мать ездила к нему на свидания, я всегда давала ей денег. Семья у них небогатая. С верхней камеры нам тут же отправили кочерыжку капусты, кусочек полукопченой колбаски, две конфетки, морковку, головку чеснока и кусок тюремного хлеба. Ленка, моя соседка, уже собралась резать колбасу. Но я решила по-другому. Мы сварим суп и наедимся все. Нашлась и пустая коробка из-под «Доширака» и кипятильник. За два раза сварили суп, все наелись и наконец-то легли спать».
Три дня на этапе
«А на следующее утро меня не смогли найти мои адвокаты. Меня вызвали в шесть утра и поместили в бокс, размером квадратов пятнадцать, где собирают людей на этап и на другие следственные действия. Обычно туда набивается столько народу, как в автобусе в час пик. И все стоят и курят. Окон нет, лишь одно маленькое где-то под потолком и металлическая дверь. Вдоль стены — бетонная лавка. На улице 3 апреля — до лета и до тепла еще далеко. Меня заводят в бокс, откуда только что, видимо, увели целую толпу. А у меня же аллергия на табак. Я была в спортивном костюме и тонком черном плаще — в Китае-то уже было тепло. В общем, холод лютый, вонь дикая.
Я посидела на бетонной лавке минут десять и поняла: если ничего не буду делать, замерзну окончательно. Стала приседать, прыгать, отжиматься. Минут сорок позанимаешься — потом десять минут посидишь. Лавка-то бетонная. И так весь день. С шести утра до семи вечера я сижу в этом боксе. Адвокаты приходят, меня спрашивают. А ее нет, отвечают, она на этапе. И так три дня подряд. На третий день я упала в обморок. Во-первых, я ничего не ела. К тюремной баланде еще не привыкла, а адвокаты меня не могли найти и ничего поэтому не могли передать. Во-вторых, аллергия на табак, и в-третьих, видимо, усталость за три дня накопилась. Я даже не поняла, как я упала в обморок. Слышу только крики, дверь открылась, и я очнулась. Сколько я пролежала — я не знаю. Я пришла в себя, меня вывели из бокса и больше туда уже не помещали. И на следующий день я наконец смогла встретиться с адвокатами».
Три замка на камере
«Я уже рассказывала, что на мою камеру дополнительно установили три замка. Все остальные без замков, а на моей — целых три. Открывать замки имеет право только дежурный помощник начальника СИЗО. Корпус у нас был самый последний. От дежурной части до него идти целый километр. И вот в шесть утра он шел к нашей камере открывать, в семь вечера — закрывать. А еще в течение дня в девять утра ко мне приходили адвокаты, полпервого меня уводили назад, в час дежурный помощник приходил открывать окно для обеда, в два часа приходили ко мне другие адвокаты, в четыре я возвращалась, в шесть ужин.
Проще было ему пост возле моей камеры сделать и никуда в течение дня не уходить. Потому что в течение дня ему десять раз приходилось меня открывать и закрывать. С шести утра до семи вечера — до вечернего просчета арестованных. Так и приходилось сотрудникам СИЗО носиться туда-сюда. Я как-то спросила: «А зачем на камеру столько замков понавесили?» Мне сказали: «Чтобы никто, не дай бог, вам какую-либо информацию не передал». Так ведь ко мне ежедневно десять адвокатов приходили. И они, конечно, всю свежую информацию мне передавали. А меры были приняты такие, каких не было и у тех, кто отбывает неподалеку пожизненный срок. Но как-то глупо все это выглядело».
Что искали сотрудники ФСБ
«За все время пребывания в СИЗО на следственные действия меня вывозили всего раз пять-шесть. Потому что документы они мне никакие не показывали, а просто так разговаривать с ними я отказывалась. Называли разные фамилии известных в Иркутской области людей, например, Тишанина, Истомина, Нестеровича и спрашивали: «А что вы можете про них рассказать?»
Я отвечала: «А какое отношение это имеет к моему уголовному делу? Если не о чем разговаривать — везите меня в СИЗО, там скоро обед». — «Ну здесь же лучше, чем СИЗО, можете чаю попить». — «Я не голодная, везите меня обратно». Один раз мне показали письмо, подписанное Тишаниным и датированное 21 марта 2008 года, о том, что, дескать, я являюсь активным членом братского ОПС, о том, что криминал рвется во власть. Я его прочитала, весь текст занимал одну страницу. Сотрудники ФСБ делали на этот документ, видимо, большую ставку. А я сказала, что у меня есть письмо, подписанное вашим начальником, генералом Старицыным, что в Управлении ФСБ по Иркутской области нет никаких данных, что Казакова является лидером либо членом братской преступной группировки. Я и в Братске-то была всего несколько раз, у меня там сестра живет. И ни мэра, ни братских депутатов я не знаю. Не говоря уж о каких-то братских бандитах. Я сама достаточно хорошо на ногах стою. Так что разговора с фээсбэшниками у меня не получилось. И это было только в апреле. А потом меня уже даже и не вывозили к ним».
Кочевая жизнь в СИЗО
«За все время пребывания в СИЗО я сменила несколько камер. До июня я находилась в той, куда меня первоначально определили. В июле мы написали жалобу на следственные органы и условия содержания. После этого в течение дня меня перевели в три камеры. Вместе с моими сокамерницами переводят в одну: окна разбиты, унитаз сломан. Мы дружно беремся за дело, приводим ее в порядок, все помыли. Только час прошел как мы все закончили, к нам в камеру заходят и говорят: что мы вас опять переселяем. В другую камеру, еще хуже этой. Мы опять приводим все в порядок. Моем до самой ночи.
Думаю, завтра пойду к адвокатам, буду жалобу писать на этот беспредел. А утром нас опять возвращают в старую камеру, где я находилась с самого начала. Был еще один случай, когда меня перевели уже одну в другую камеру. И подселили ко мне двух бомжих-наркоманок. Наверное, с вокзала подобрали. Обе грязные, вонючие, весу в каждой килограмм по тридцать, не больше. Я вызвала дежурного помощника СИЗО и заявляю: если вы их не помоете и не оденете в чистое — я напишу еще одну жалобу. Бомжих забрали. А меня вернули назад. Да, наверное, и смысла им не было еще на какую-то камеру замки наваривать — в этой-то все было готово. Я понимаю, в какой момент в СИЗО меня начинали доставать — когда на них наезжала прокуратура. Потому что после каждой прокурорской проверки мне пытались устроить какие-нибудь каверзы и козни».
Десять суток в карцере
«Десять суток я просидела в карцере. За мобильный телефон. В СИЗО мне передали телефон добрые люди. Понятно, что я не буду говорить кто. Поскольку все два года с лишним мне не давали свидания ни с мамой, ни с детьми, ни с мужем, я очень хотела с ними поговорить, хотя бы просто услышать родной голос. Конечно, при очередной проверке его нашли. Но поговорить я со всеми успела. Услышала, что все живы, здоровы — это главное. А маме самое главное было мой голос услышать. Только тогда она поверила, что я еще жива. Она думала, что меня уже и в живых нет, а все остальные только ее успокаивали. Меня перевели в карцер. С собой брать ничего нельзя, только материалы дела. А этих материалов у меня десять мешков.
И вот меня ведут, а люди из хозяйственной обслуги тащат за мной эти десять мешков — с материалами я работала каждый день. В карцер мой адвокат приносила мне каждый день две бутылки воды — там из-под крана текла абсолютно ржавая, и пирожки, которые покупала в столовой СИЗО. В карцере невозможно было помыть голову — из-за той же ядовитой воды. Я сидела, крутила из бумаги коклюшки и завивала волосы на бигуди. Потому что выглядеть всегда надо достойно. Выйти с такой головой в суд я не могла».
Чувство собственного достоинства
«За два с лишним года я так и не прониклась никаким тюремным духом, и сразу после освобождения мне не пришлось опять привыкать к нормальной жизни. Кровать для меня так кроватью и осталась. Я, конечно, знала, что в тюрьме это шконка, но я даже девок, которые со мной сидели, гоняла, чтобы они называли вещи нормально, не по-тюремному. Говорила им, что не всю же жизнь вы собираетесь провести в тюрьме. В СИЗО я встречала знакомых: Андрея Коваленко (глава администрации в Мамонах), Сергея Воронова (вице-губернатор в администрации Тишанина). Идут в трико с вытянутыми коленками.
Я им говорю: «Вы что, последний хрен без соли доедаете? Что вы по СИЗО в таком виде расхаживаете. В камере вы можете сидеть в таких штанах, но по СИЗО-то уж будьте добры одеваться прилично. Ты же глава администрации. Надень хотя бы джинсы, рубашку как минимум». Я же понимаю, что костюм каждый день не нагладишь. Я их отругала, потом смотрю — стали одеваться нормально... И еще в тюрьме я каждый вечер говорила себе: «Ничего, завтра я буду дома». Прямо этими словами и говорила. А утром вновь подхожу к зеркалу в камере, боже мой, вид ужасный, лицо отекло, холодно. И снова в бой. Собраться, позавтракать, работать, поддерживать себя в тонусе.
Условия содержания
«Телевизор у нас в камере появился только через пять месяцев после моего ареста, обогреватель — через семь, холодильник тоже месяцев через семь. У других они появились гораздо раньше, хотя передавала всем одновременно благотворительная организация. Это определено положением о содержании арестованных. Если СИЗО не может самостоятельно обеспечить всех, благотворительные организации имеют право передать разрешенную технику для размещения в камерах. Помощь для меня поступила еще в апреле, во все камеры была доставлена, а мне — только через полгода.
А под кроватью все место у меня было забито коробками с материалами уголовного дела. Я доставала их оттуда по мере необходимости. На ночь я ставила в алюминиевый бачок два маленьких китайских кипятильника, они нагревали бак, и каждое утро я принимала контрастный душ. Кружка горячей воды — кружка холодной. Мои соседки мыться не привыкли, сидели уже по году каждая. Но глядя на меня, тоже стали принимать душ и заниматься спортом. Каждый день я сорок пять минут приседала без остановки. И повторяла: ничего, сегодня я здесь, а завтра буду дома. Наверное, помогло».
Что мы знаем о Татьяне Казаковой?
Крупный иркутский предприниматель Татьяна Казакова (рынок «Новый», кафе «Снежинка», рестораны «Узбекистон» и «Эстрада», гостиницы «Европа», «Маяк», «Звезда» и многое другое), мать троих детей, в 2006 году была избрана мэром поселка Листвянка. 28 марта 2008 года она была арестована в Иркутском аэропорту. В сентябре 2010 года Иркутский районный суд признал ее виновной и назначил наказание 6 лет лишения свободы условно. Приговор в действующую силу не вступил, так как Казакова обжаловала его в вышестоящей инстанции — Иркутском областном суде.
Записал АРТЕМ КУЗНЕЦОВ. Фото из архива героини публикации
