Погода
Моя коллега и подруга Божена Рынска написала политнекорректный пост про инвалидов. Суть: в какой момент помощь слабому оборачивается ущербом остальным? Как далеко должна зайти система скидок? Где граница между исправлением несправедливости по отношению к инвалиду и причинением несправедливости остальным членам общества?
Несколько примеров.
Пример первый — история японской снежной макаки Мозу. Мозу жила в 80-х и не имела ни рук, ни ног. Тем не менее она прожила очень долгую (28 лет) жизнь и имела четырех детей, потому что стая таскала ее с места на место.
Пример второй, на мой взгляд, центральный в истории жизни на Земле. Заключается он в следующем: эволюция много раз пыталась сконструировать многоклеточный организм из колоний одноклеточных существ. И каждый раз эволюция терпела поражение из-за появления клеток-паразитов. Клеток, гены которых быстро учились занимать привилегированное положение за счет других и в итоге уничтожали колонию. В конечном итоге многоклеточные организмы были созданы из колоний идентичных генов. Кто бы на ком ни паразитировал, гены одни и те же.
Пример третий. Дрожжи — это колония одноклеточных организмов, на примере которой очень хорошо изучать некоторые модели общества, потому что колония дрожжей, грубо говоря, делится на альтруистов и эгоистов. Некоторые клетки — альтруисты — умеют расщеплять сложные полисахариды (сахарозу) на фруктозу и глюкозу, а некоторые — эгоисты — умеют только потреблять то, что произвели альтруисты. Казалось бы, в итоге в колонии должны остаться только эгоисты. Однако в колонии всегда остается некоторое количество альтруистов, потому что альтруисты имеют некоторое преимущество при распределении плодов их трудов. Очень небольшое — 1% от расщепленного сахара достается альтруисту, а 99% поступают в общее пользование. Грубо говоря, налог на прибыль у дрожжей составляет 99%. Но этого хватает, чтобы в ситуации, когда эгоистов стало слишком много, альтруист получил преимущество.
Как показал неодарвинист Ричард Докинс в своем The Selfish Gene, основой эволюции является ген, и эволюция устроена так, чтобы копий данного гена выживало как можно больше. Те гены, которые производят больше копий, получают эволюционное преимущество.
Если взглянуть на поведение снежных макак в истории с Мозу, то понятно, что их альтруизм полностью объясняется себялюбием гена. В результате их альтруизма данных генов становится больше. Это поведение является абсолютно оправданным при двух условиях. Условие первое: макака Мозу получает помощь, но не получает преференций. Если макака в популяции рождает в среднем четырех детенышей, и Мозу родила четырех, все в порядке. Совокупное количество копий генов данной популяции будет расти. Но вот если все макаки будут рожать по четыре детеныша, а Мозу получит преференции и родит шестнадцать, то такая колония вымрет. Или, в части дрожжей: альтруизм имеет смысл до тех пор, пока альтруисту достается хотя бы на 1% больше сахара.
Второе условие заключается в достаточности ресурсов. Макака Мозу жила в процветающей популяции, если бы стая жила в условиях войны и дефицита пищи, макака Мозу вряд ли прожила бы такую долгую жизнь.
Подытоживая: альтруизм является совершенно правильной стратегией поведения цивилизации при условии изобилия в обществе и при условии, что калекам предоставляют помощь, но не преференции.
* * *
Эволюция общественных форм происходит без биологической эволюции. При этом эволюция государства подчиняется все тем же дарвиновским законам: каждый тип государства стремится размножиться и объявить себя наилучшим, но выживает при этом тот, кто наилучшим образом приспособлен к существующим социальным условиям.
Государство, как тип социальной организации, впервые появилось в человеческой истории 6—8 тыс. лет назад. Это была не очень привычная сейчас форма, которая называлась «город-государство» и представляла собой самоуправляющуюся небольшую общину, без царя, но с выделенной группой имеющих право голоса и почти тотальным регулированием всех норм жизни, включая экономику.
В 3 тыс. до н.э. эти непротяженные города-государства впервые уступили место принципиально другой форме — протяженному царству, появившемуся в результате завоеваний. Мы можем даже точно сказать дату: это время правления Саргона Аккадского (2316—2261 гг. до н.э.).
После этого города-государство в истории человечества возникали еще много раз, при ослаблении протяженного царства, и всегда повторялась одна и та же история: город-государство или становился жертвой завоевания (как греческие полисы или итальянские коммуны), или сам превращался в завоевателя, как Рим.
С точки зрения теории альтруизма протяженные царства, опиравшиеся на военного вождя и его воинов, были типичными паразитами.
СССР был предельной формой государства, в котором паразиты господствовали над альтруистами. В деревне раскулачивали кулаков, а делала это голь перекатная.
В конце XVIII века, в 1776 году, в истории человечества возникло новое образование: протяженная страна, управляемая представительским способом.
Эта форма развивалась очень успешно, вовлекала все большие и большие слои людей в управление государством и обеспечила невиданное изобилие, но к началу XXI века выяснилось, что она страдает от собственной формы паразитов — массового избирателя, который демонстрирует то, что все больше и больше социологов называет rent-seeking behaviour.
Простой пример. Два века русские прогрессисты ругали русскую общину. Они ругали ее за подавление индивидуума. За то, что если крестьянин расчистит поле в лесу, то община отбирала поле в общее владение. За то, что «помощь всем миром» лишала людей инициативы.
Но представьте себе русскую деревню, которая живет в условиях ограниченного количества ресурсов и в которой каждый человек знает цену другому. В которой погорельца отстроят «всем миром», но никому не придет в голову скидываться на ежедневную водку для всем известного пьяницы, «потому что он несчастный». Насколько welfare state, где помощь обезличена, где помощь получает не нуждающийся, а паразит, и где он получает не помощь, а преференцию, — в разы ядовитей русской общины, и насколько он больше подавляет того самого индивида, свободу которого он якобы должен обеспечить?
Ничего страшного, впрочем, не происходит. Законы социальной эволюции гласят, что до тех пор, пока эта форма будет обеспечивать альтруистам хотя бы 1% преимущества, она будет обеспечить наибольшее число копий генов. Как только она перестанет это делать, она проиграет другой, более успешной.
* * *
Россия куда беднее Запада. Она не так далеко зашла по пути предоставления преференций инвалидам, но одной из таких преференций являются льготы при поступлении в вуз. Читатели Божены Рынски привели два примера: аутист, который учится на юриста, и больной ДЦП, который учится на доктора.
Эти примеры не так однозначны, как может показаться на первый взгляд.
На первый взгляд кажется, что больной ДПЦ врачом быть не может. Профессия врача имеет огромную психологическую составляющую, и вряд ли пациент, больной раком легких, будет рад, если его будет лечить врач, больной ДЦП. Однако это правило имеет одно важнейшее исключение: ситуацию, когда больной сам болен ДЦП. История «юноша сам болен ДПЦ и хочет помочь излечиться другим» понятна и правильна. У вас ребенок болен ДЦП, к кому вы его поведете? К «нормальному» доктору, чей цветущий вид подчеркнет всю ущербность вашего ребенка, или к доктору, который болен ДЦП и самим своим примером демонстрирует: «Не отчаивайся, ты можешь стать полноценным членом общества».
То же самое с юристом-аутистом. На первый взгляд — это нонсенс. Но я могу привести пример: Майкл Барри (Michael Burry). Это единственный в мире инвестор, который заработал 20 млрд долл. на mortgage meltdown. Он страдал синдромом Аспергера и потому… внимательно читал все проспекты эмиссий ценных бумаг, которые нормальные люди не читали. Юрист, который общается с людьми, вряд ли может быть аутистом. Но юрист, который внимательно, в отличие от своих коллег, читает бумаги, — очевидно может быть аутистом. У аутиста тут даже преимущество.
Еще раз: гены максимизируют количество собственных копий, и в условиях изобилия правильной является стратегия сохранения даже несколько дефектных копий, при условии, что дефектная копия получает помощь, а не преимущество.
Но есть простая проблема, которую я бы назвала принципом социальной дополнительности.
Экономика не является игрой с нулевой суммой. Иначе говоря, если булочник печет булочки и продает их, это не значит, что он у кого-то их отнял. Но вот преференции являются игрой с нулевой суммой. Если вы кому-то дали льготы — вы кого-то чего-то лишили. Если вы дали при поступлении в институт на бюджетное отделение льготу больному с ДЦП — это значит, что вы ущемили права того парня, который сдал экзамены на «отлично», происходит из бедной, но работящей семьи, потому что место, причитающееся ему по праву, занято человеком с ДЦП.
Насколько это справедливо?
Не могу дать ответ, но хочу подчеркнуть одну любопытную вещь. Биологи (и я в этом эссе) используют слова «паразиты» и «альтруисты» ровно в противоположном смысле, чем их использует современная леволиберальная идеология.
В сообществе дрожжей «альтруист» — это тот, кто производит фруктозу, а «паразит» — кто ее жрет. В современной леволиберальной идеологии — наоборот! «Паразит» — это производитель фруктозы. А «альтруисты» — это те чиновники и интеллектуалы, которые не щадя живота своего забирают фруктозу и объясняют, почему ее надо изымать у паразитов. Тревожная тенденция.
Опубликовано в "Новой газете"
(http://www.novayagazeta.ru)
