Погода
Урбанист Свят Мурунов изучает городские сообщества по всей России. География его проектов давно вышла за пределы Москвы: он занимался проектированием и брендингом территорий в Казани, Сочи, Саратове, Саранске, Петербурге, Орле, Ярославле, Калуге. Недавно побывал Мурунов и в Иркутске. The Village поговорил с ним о том, как люди становятся несчастными в своих городах, зачем Москва играет роль колонизатора и почему во всём виноваты фалафель и велодорожки.
— Как вы исследуете российские города?
Я три года искал по всей стране примеры дворовых сообществ, низовых организаций, которые позволили бы мне сделать предположение о том, что люди ещё не утратили базовые социальные компетенции. Дворовые сообщества — это когда 100 % жителей знают друг друга, может быть, не по именам, но идентифицируют: «О, это житель нашего двора». Во-вторых, что в этом дворе существуют неофициальные регламенты каких-то общих моментов, например, зонирование двора, договорённость между всеми жильцами помогать на свадьбу или похороны. Существуют внутренние компетенции: здесь кто-то следит за порядком, здесь кто-то рукодельник, а здесь ещё что-то. Мы нашли такие сообщества. Но их процентные соотношения — это даже не тысячные доли. В каждом городе, может, два-три, а в некоторых городах, может, вообще нет дворовых сообществ. Отсутствие таких локальных сообществ — это проблема.
Дело в том, что в развитии этих самоорганизованных сообществ не заинтересованы ни депутаты, ни власть, ни бизнес. Потому что самоорганизованное сообщество скажет бизнесмену: «Нам здесь две парикмахерские не нужны, нам нужна одна парикмахерская и детский центр, мы тебе не согласуем эту историю». И бизнес сразу потеряет тактические очки. Они не нужны и власти. Когда власть приходит и говорит: «Ребята, мы будем организовывать ТОС, директором будет тётенька, с которой я договорился». «А зачем нам ТОС? — спросят жители. — У нас есть дворовое сообщество. Давайте нам свои документы, у нас будет свой ТОС». — «Оп-па. Приплыли. И что?» — «И ничего, мы будем работать в рамках законодательства, финансируйте, а мы сами будем распределять эти деньги». Выясняется, что в создании дворовых комьюнити, локальных сообществ, не заинтересован никто в стране. Мы провели первый анализ в Пензе, нашли городские сообщества, выяснили, что они между собой никак не связаны и слабо развиты. Потом нам было интересно, существуют ли дворовые сообщества. Сделали анализ — ни одного. В городе с населением 555 тысяч человек ни одного дворового сообщества. Есть какие-то крохи. Мы первое дворовое сообщество нашли вообще в Ярославле. В исторических городах ещё кое-где, особенно в старых дворах. Мы нашли в Набережных Челнах в новостройках дворовые сообщества, созданные с нуля. Ядро дворовых сообществ — мамы с детьми. То есть жёсткая среда заставила мам с детьми проявлять социальные компетенции: «Так, нам нужна площадка для подростков, они выросли, пусть они на этой площадке учатся целоваться, курить и т. д.». Почему они не могут ходить в соседний двор? Потому что их там побьют. Жёсткие внешние условия заставили дворовые комьюнити меняться. «Нам нужен гараж для мужиков, потому что иначе они сидят без дела и бухают. Пусть они лучше эти свои машины чинят». Этот внутренний договор сформировал дворовое сообщество, которое сейчас на самом деле является для нас надеждой.
— Давайте представим, что я мэр среднего российского города с населением 150 тысяч человек. Бюджет — от химкомбината, «РЖД» ещё что-нибудь подбрасывают, вся молодёжь, которая не уехала, идёт работать туда же; в городе три торговых центра, два кинотеатра, парк. Всех всё устраивает. Вопрос: зачем мне там какой-то урбанизм?
— Я проехал примерно 50 таких городов. Вас, как мэра, может быть, всё устраивает. Но когда вы обойдёте этот город пешком (а с этого обычно мы начинаем свои полевые исследования), вскроются следующие проблемы: заброшенные промзоны, «убитые» дворовые скверы и районные парки, акты вандализма, заросли, притоны бомжей. Вы увидите уничтожение исторической памяти города: памятники разрушаются или снесены; или кто-то захватил эту землю и скоро там построит очередной торговый центр, абсолютно внешнюю культурную программу — афиша будет состоять из гастролей третьесортных коллективов. Вы проведёте анализ с детьми и выясните, что счастье для ребёнка — это «Макдоналдс».
— Считается, что стыдно не любить свой город. Допустим, я родилась в Костроме. Но почему я не имею права не любить Кострому?
— Люди, которые живут в этом городе, не умеют рефлексировать на предмет того, в каком пространстве они находятся. Во-первых, они мало путешествуют, во-вторых, у них отсутствуют базовые социальные компетенции. Никто не учит горожанина честно отвечать на вопросы: «Тебе хорошо или плохо здесь? Почему?» Когда мы начинаем общаться с людьми, которые город понимают, они говорят: «Я люблю свой город, но мне не нравится в нём это, это и вот это». Или: «Мне нравится вот это, это и это». Они называют конкретные вещи, которые им не нравятся, действия, пространства, процессы, которые происходят в городе. Например, за последние 20 лет во всех городах сузились исторические центры. Мало того, что сузились — их очень сильно зашторили баннерами, рекламными вывесками. Казалось бы, бизнесу хорошо. Но когда вы начинаете копаться, оказывается, что и бизнесу не хорошо, потому что это работало только первые два-три года, когда не было других каналов коммуникации. А сейчас, когда рынок насытился, это перестало работать. Вместе с этим исчезла городская идентичность, стёрлась визуальная карта города, а других площадок — взамен — не появилось. Город теряет творческую составляющую, а ведь людям важен культурный код пространства, в котором они живут. Если вы завесили это пространство баннером, например, то потенциальный художник отсюда уедет, потому что у него пропали места для вдохновения.
Поэтому можете смело объяснить мэру: «Дружище, посмотрев на твой город, я могу сказать, что у тебя процент отъезжающих одиннадцатиклассников выше 70». Он спросит: «Откуда ты знаешь?» Вы с ним «забьётесь» и выясните, что вовсе не 70, а все 83 % одиннадцатиклассников планируют уехать (или просто хотят этого). Часть из них, конечно, вернётся, потому что родители и т. д., но основная масса — наиболее активная — уедет дальше. Когда вы попросите мэра посмотреть экономическую составляющую города за последние три года, то увидите, что предприятия, которые являются частью больших федеральных холдингов, используют схему минимизации налоговых обложений. Вы увидите скрытую безработицу, проследите, как местный бизнес закрывает эту безработицу мигрантами с юго-востока. Вы посмотрите криминальную карту города и поймёте, что периферия маргинализируется, а богатые люди начинают искать запасные аэродромы. Мэр будет кричать, что он просит деньги у губернатора, он участвует в ОЦП, он занимается туристами и брендом города (хотя там до туристов и до бренда ещё очень далеко). Можете смело нарисовать ему карту не очень хороших сценариев развития города в диапазоне 5–10 лет.
— То есть города устроены таким образом, чтобы делать человека несчастным?
— Да. Вся социально-экономическая система устроена таким образом, что человек счастливый — это, как правило, аномалия и вызов. То есть это человек, который в чём-то пошёл против системы. Тот же самый социальный капитал я разбил на три важных пункта: 1) свободное время — сколько у горожанина свободного от работы и семейных обязательств времени, чтобы он мог себя проявлять в чём-то ещё; 2) какие у него есть социальные компетенции, может ли он коммуницировать, придумывать, организовывать; 3) количество эффективных социальных связей и мечты, цели, как некий параметр, который позволяет ему куда-то стремится. Получается, что у подростка множество эффективных связей, множество времени, система образования не учит их социальной компетенции, система образования учит выбирать из готовых вариантов, система образования заточена на индивидуализацию: ты лидер, ты победитель и т. д.
Как показывают наши исследования, множество людей (особенно в бизнесе), которые чего-то достигли, — индивидуалисты, но несчастные. К 40–50 годам у них начинается классический кризис среднего возраста, но метафизика этого кризиса, то есть вопросы, которые они себе задают, сожаления, которые у них возникают, связана с какими-то мечтами в молодости. Многие из них связаны в том числе с социальной деятельностью: а может, надо было этим помочь, с этими организоваться, а может, надо было не ссориться, а вместе с друзьями попробовать этот проект дальше продолжать и так далее. Все так или иначе завязаны на отсутствие базовых социальных компетенций. Это в принципе то, из-за чего в стране не получилась демократия: в 90-е годы, когда рухнул жёсткий регламент существования советского общества, никто в стране не предложил социальные компетенции на низовом уровне, то есть никто людям не сказал, что демократия — это когда ты по крайней мере знаешь всех во дворе и можешь делегировать кому-то какие-то полномочия. Отсутствие этих базовых компетенций сделало демократию инструментом бизнеса, который быстро научился зарабатывать и быстро понял, в чём дело. Вот и всё. Сегодня в школах и семьях никто не учит базовым социальным компетенциям, и это тоже причина системных кризисов.
Источник Читать полностью. the-village.ru
