Молодежные банды Улан-Удэ

Путь молодежных группировок к тотальному рэкету в расследовании Каролин Хэмфри

В "Информ Полисе" вышел материал «Маршрутная мафия Улан-Удэ» о рэкете в сфере пассажирских перевозок в столице Бурятии в исследовании британского этно¬графа Каролин Хэмфри. Истоки организованных преступных группировок она находит в молодежных бандах Улан-Удэ в 1950 — 1980 годах

Не со всеми доводами Хэмфри можно согласиться, однако читатель сам сделает выводы. Текст дается с сокращениями.

Романтический период

«Ключевым действующим лицом неофициальной истории Улан-Удэ с конца 1950-х по 1980-е годы были молодежные группировки или, проще говоря, банды. Едва ли можно найти человека, который если не состоял в них, то хоть как-то с ними не соприкасался. Корни феномена — в конфликте между русской рабочей молодежью («городские») и бурятскими парнями из окружающей сельской местности («деревенщина»). Последние, в ответ на «расистское» презрение со стороны русских, демонстративно называли себя восточными кличками — «чанкайшистами» или «хунхузами». Драки между группировками стали массовым явлением с конца 1950-х годов, а в начале 1960-х произошло массовое столкновение на мосту, соединяющем центр города с преимущественно бурятским районом по реке Уде. Потребовалось вмешательство милиции, чтобы «навести порядок», но в итоге это лишь помогло «чанкайшистам» взять под контроль всю прибрежную зону.

Однако в 1960—1970-е годы как центральные, так и окраинные группировки распались на более мелкие банды. Весь город, до последнего квартала, был поделен на сферы влияния, и горе тому, кто забредет на «чужую» территорию — его непременно изобьют, а инцидент используют как повод для более крупной драки. У каждой банды было свое имя, боевой клич, характерная форма одежды и прическа. Фантазия не знала пределов: «анархисты», «бурбоны», «колониалы», «султанки» — женская банда; «свою» территорию называли Луизианой, Небраской, Шанхаем…

Бросая вызов представлению о бурятах как об отсталых кочевниках, некоторые банды брали себе гордые прозвания «гуннов» или «баргутов»; иронизировали даже над сексуальными стереотипами (одна из городских банд называла себя «бабочками» — одно из сленговых прозвищ гомосексуалистов).

Лидерство в группировках не было постоянным, но от всех главарей ждали силы и справедливости; еще больше авторитета им придавал тюремный срок. В их обязанности входил сбор средств со всех членов банды — якобы для семей тех, кто «сидит». При этом взносы были сугубо добровольным делом, а вот отказ драться за банду воспринимался как абсолютно бесчестный поступок. Двигателем всех «разборок» было чистое желание господства — триумф над врагами и устрашение слабых и нерешительных».

Тотальный рэкет

В годы «перестройки» звезда молодежных группировок закатилась, а в 1990-е они превратились в нечто совсем иное. В советский период улан-удэнские банды действовали как типичная зона временной автономии — вольная игра с новыми формами в прорехах и брешах больших структур. Власть банд на улицах города — прямое доказательство того, что государство в СССР не обладало монополией на насилие. Однако слава была тем единственным ресурсом, за который могли конкурировать банды.

В 1990-е же годы, благодаря буму предпринимательской деятельности, на горизонте замаячили реальные деньги. В результате банды вышли за пределы кварталов и открыли свои «филиалы» в школах, техникумах и даже в офисах; выплата дани перестала быть добровольным делом. При этом принцип «войны всех против всех» никуда не делся.

Система тотального рэкета набирала силу по мере того, как реальная власть милиции на улицах сходила на нет. Для противостояния рэкету граждане организовали мощные группы самообороны — например, бурятский «Черный всадник», руководимый бывшими военными.

Через молодежные группировки улан-удэнцы «заражались» криминальной субкультурой — особый жаргон, манера поведения, «понятия». С учетом того, что между 1960-м и 1990-м годами около 73 млн. советских граждан, по мнению генерала Л. Гурова, побывало в тюрьмах или лагерях, а в Сибири эти институты присутствовали в особо высокой концентрации, влияние «зоны» на местное общество трудно переоценить. Обязанность вносить деньги в воровской «общак» стала в 1990-е годы квазизаконным обоснованием для рэкета, а мишенью банд стали теперь не другие банды, а «барыги» — борьба ведется за право взимать с них дань на некой территории. А кто же держит весь улан-удэнский рэкет? Правильно, наши старые друзья — «борцы».

Маршрутная мафия

К концу 1990-х годов Бурятия стала одним из беднейших регионов России, где 40 процентов молодежи не работало и не училось. Театр бескорыстной драки сменился жестокой борьбой за выживание. Банды начали специализироваться исключительно на рэкете и в этом качестве встроены в сложную политическую экономию города. Их боевитость обеспечивается уже не «естественной» подростковой агрессивностью, а чутким руководством профессиональных киллеров. Государства теперь не чураются, не игнорируют демонстративно, а налаживают неформальные связи с его представителями. Изменилась и эстетика: названия банд теперь не блистают оригинальностью и ироничностью, но вызывают уважение и наводят страх.

В этом контексте «маршрутная» мафия выглядит вполне пристойно — по крайней мере, она не грабит детей и не обирает водителей до последней копейки. «Маршрутники» — лишь одна из разнообразных неформальных сетей, опутавших город; один из видов новых суверенов — но и сама она весьма неоднородна. Вот что сказал один из информантов: «Конечно, «борцы» — это не только спортсмены. Они работают и с банками, и с коммерческими структурами. Туда пришло много самого разного народа, те, кто имеет дело с реальными деньгами и знает, как делать дело. У них реальная власть. Это очень сложная структура».

Разнообразие сфер деятельности, тактики и методов «работы» с подопечными давно отмечались исследователями русской мафии. Однако, какие бы вежливые формы ни принимало мафиозное управление, над всеми водителями висит угроза смерти. Информанты рассказывали, как кого-то убили в собственной квартире, кого-то нашли с перерезанным горлом на лестничной клетке, кого-то сожгли живьем.

«Крыши» — наследники «хунхузов» и «чанок»

«Система» маршрутных такси — это микрогосударство, которое живет по собственным правилам и проводит в жизнь свой собственный «закон». Поскольку первоначально «система» действовала на территории, не отмеченной на официальных «картах», оставаясь невидимкой в глазах официального закона, тот так до конца и не научился с ней работать. До сих пор полностью не ясно, законно ли платить дань «крыше». Конкретных представителей государства мафия либо не подпускает к «системе», либо вынуждает включаться в деятельность, связанную с рэкетом.

Чувство принадлежности к группе, яркий образ врага, отчаянно удерживаемые сферы влияния, выплата дани главарям — все это маршрутная «система» девяностых унаследовала от банд 1960—1980-х годов. Неудивительно, что в соседнем Иркутске, где не было такой богатой истории молодежных группировок, нет и отдельной криминализированной транспортной системы.

Все же мы имеем дело с новой ситуацией, а не с рудиментами ушедшей эпохи. «Крыша» не просто копирует героический имидж советских спортсменов — для своих жертв они безжалостные капиталисты. Водители, в свою очередь, приносят в свою, локальную систему суверенитета новые политические идеи: они составляют «движение», все они «индивидуалы», а в рамках репрессивной системы возможны определенные свободы. Было бы неверным утверждать, что новые формы суверенитета, появляющиеся в пределах и вовне наций-государств, все на одно лицо. Суверенитеты наполнены разнообразием «образов жизни», считает Каролин Хэмфри.

На фото: Банды Улан-Удэ, так же как и банды Нью-Йорка, возможно, найдут свое кинематографическое воплощение

Александр Махачкеев